Главному тренеру нашей сборной посвящена запись в биографическом словаре «Нижегородские татары»: «Билялетдинов Зиннатулла Хайдар улы родился в Москве в семье переселенцев из села Пица(Печә авылы) (Нажмите на ссылку!)». В этом селе каждый может показать, где жили Билялетдиновы. Они и сейчас там живут…
– На языке татар «пица» значит «кроить». Четыреста лет назад
нижегородские татары «выкроили» себе уголок в Сергачском районе области
и основали село, – рассказывал мне по дороге Ринат Айсин, сын
покойного председателя местного колхоза имени Нариманова. И детский
приятель нашего тренера, который бьется сейчас в далеком Стокгольме
за выход в финал чемпионата мира…
Ринат давно перебрался в райцентр, работает главврачом, живет
в квартире с горячей водой и газом… но как приходят
выходные – тянет в село. Он садится в машину и едет
с женой и двумя сыновьями в Пицу. Самую дальнюю
от райцентра деревню, в дом матери. Там в верхней комнате
на стене висит лучшая картина мира – фотография его отца, стоящего
на родной земле.
– А мы в Москве в Северном Бутове живем, – знакомлюсь
в Пице с приехавшим сюда на лето добродушным Абдуллой
Билялетдиновым (младшим братом отца Зинэтулы) и его приветливой женой Нуржиган
апа. Родители тренера скончались, и в живых у него остались лишь дядя
Абдулла да тетя Сания. – В Бутове лужайка – как поляна, и солнышко
за дома скатывается…
– Я думала, он уже какой-нибудь гордый стал, – тетя Нурсаня
Жамаловна, жена покойного Тагира (еще один брат отца Зинэтулы), вспоминает
ту летнюю встречу. – Он ведь какой богатый сейчас –
а все равно что простой мальчик: в футболке ко мне приехал,
в джинсах. Даже золото на себя не напялил. Одно серебряное
кольцо на пальце – и все.
Дом Нурсани стоит на «горе». Когда вода в Пице иссякла – высох
колодец, все с «горы» вниз пошли. Переносили дома. Нурсане тоже предложили –
но она отказалась. И сейчас таскает воду по шестьсот метров
фляжками. Чтоб одну баню истопить, кадушку заполнить, надо пройти с флягой
16 дорог туда и обратно. А если дожди – неделями
не выйти за хлебом: без щебенки дорога – грязь, вниз
не сойти…
– Я зимой с «горы» вниз спускаюсь, живу там у матери
в маленьком доме. Тут ведь топить зимой три раза в день надо!
С меня спросили 500 тысяч, чтобы протянуть линию, и еще
сто – провести в дом газ. А у меня откуда? Я пенсию получаю
9 тысяч. Мне в деревне говорят: «Проси у Зинэтулы: для него
это – раз плюнуть». Но как я могу попросить?! Ты не пиши
это.
Но я все-таки пишу. Я знаю, что тренер любит тетку. Он когда-то
таскал для нее из бабушкиного сундука мамины конфеты. Мама будущего
великого хоккеиста Наймя Хамзиновна работала лаборанткой на московской
фабрике «Красный Октябрь», возила свекрови «Мишек косолапых», та их
прятала в сундук и выдавала детям по чуть-чуть – когда
заскучают или заплачут. А Зинэтула своих любимых «мишек»
из бабушкиного сундука воровал для тетки…
– А еще на летних каникулах у бабушки, – это уже дядя
Абдулла вспомнил и засмеялся, – я водил Зинэтулу и его
брата Зиннура в кино, они чуть моложе меня были. Тогда в клубе кино
два раза в день показывали. Взрослым вечером – за двадцать копеек,
детям после обеда – за пять, а одно яйцо стоило шесть копеек.
Так мы у бабушки по яйцу своруем, в магазин сдадим –
и в клуб. Кур было много… А потом бабушка заметила и пригрозила:
«Я вам, парни, дам!». У нее, покойной, бывало, не забалуешь.
А еще мы брали голову от дохлой коровы, привязывали к ней
нитку с гайкой – и ставили на окно к соседскому
старику. Сами в засаде сядем, за нитку дернем, гайка в стекло
бьет, старик в окно выглянет, увидит голову, выскочит из дома –
и в хату к матери: «Это только твои могли!». А однажды братья
пришли домой за полночь, в темноте взяли с плиты одну
из двух кастрюль и съели (дядя Абдулла засмеялся). А поутру
выяснилось, что бабушка варила для кур…
– А бабушка-то ведь у нас русская, Анна Васильевна Хлынова.
Молодой была, садилась на коня и сама пахала, одно время даже
председательствовала. Ее все любили, похоронили достойно, дали
ей мусульманское имя – Хадича. А дед Алтынбай, муж ее, все
четыре года войны в разведке служил. Когда Днепр, говорил, форсировали,
делали броды – там кровь текла человеческая. Рассказывал сыновьям, как
долго не могли Мамаев курган взять, а потом немцы сбросили сверху
бомбу – и от двух наших полков ничего не осталось; деда засыпало
с головой, он несколько раз был контужен. А знаешь, как они
с бабушкой познакомились? – тетя Нурсаня придвигается ко мне
поближе и готова рассказывать до утра.
…Приезд корреспондента переполошил Пицу. Мы сидим втроем за столом,
едим белый хлеб, конскую колбасу и чистим вареные яйца: я, тетя Нурсаня,
оттрубившая в колхозе дояркой 37 лет, и ее 90‑летняя мать
Зайдя, всю жизнь отпахавшая на тракторе: и в войну, и после
войны, когда не было мужиков. «А вот, – показывают черно-белую
фотографию, – отец Зинэтулы. Дядя Коля». – «Кто?!» –
переспрашиваю. – «Дядя Коля, так его в Москве звали. Ну, Хайдар
абзяй».
– Так вот, – возвращается к истории русской бабушки тетка
Зинэтулы. – Ей было 17 лет. А парни из Пицы
на лошадях все время ездили баловаться в соседний район, село
Ветошкино. И Алтынбай украл ее! А у нее в Сергаче брат работал
комиссаром, так она туда несколько лет не ездила. Один раз случайно
поехала – и он навстречу! Думала, говорит, стрелять будет,
у него пистолет всегда при себе. Но он ей только сказал:
«Уехала – не позорь нас. Их веру взяла – с ней
и умрешь!».
У бабушки Ани было десять детей – а во время тифа выжили только
пятеро (в их числе отец будущего тренера). Когда Алтынбай на войну
уехал, Анна ночью колоски воровать ходила. А за это на три года
сажали… Но больше не дала умереть никому…
Пица никуда не торопится. Поют соловьи. Лошадь пасет жеребенка, делая
с ним круги на «горе». Над креслом нового председателя колхоза Сабера
Магжанова висит на стене профиль Ленина. Старики навещают могилы (у татар
женщинам ходить на кладбище – грех). Там (прямо рядом
со старыми) стоят новые плиты, которые заказал для предков Зинэтула
Билялетдинов, а в изголовьях – разноцветные «башказэк» («могильные
деревья», деревянные столбики, напоминающие детские пирамидки). Черемуха,
посаженная на могиле у дедушки Алтынбая еще в 62‑м,
превратилась в огромное дерево. В двух мечетях, которым жертвовал
деньги тренер, венчаются и крестят детей односельчане.
Семь семей при мне написали от руки маленькие письма знаменитому земляку
(мы хотим вручить их ему на память): кто – пожелание, кто –
обращение. Новый директор даже поставил колхозную печать. Но трогательнее
всех написал при мне Зинэтуле 77‑летний старик Умяр Люкманов
и подписался просто – Пенсионер (оказалось, бывший председатель
сельсовета). Исписав листок, уже на самом краю старик вывел красивым
почерком: «Приезжай, буду угощать медом».
Рыжего (так звали Билла пиценские: у него волосы были огненные, как
у мамы) ждут домой всей деревней. «Рэхим итегез». «Добро пожаловать».
– Чем, – спрашиваю, – будете его занимать, если приедет?
– А чем-чем? – засмеялись. – Тут пить чай, кушать. Там –
пить чай, кушать.
По просьбе вашего корреспондента земляки Билла попытались составить
генеалогическое древо его семьи. Главную миссию взял на себя Рифат, зять
дяди Абдуллы.
– Что я вам, Пикассо? – отшучивался зять, а сам мечтательно,
с нетерпением уже глядел в бумагу, жал ручку в руке.
За минуты, что я говорила с женщинами, у Рифата вырастает
на листке… целый сад. «Нет, Рифат, – говорит тетка Надя, – надо
одно дерево. Как дуб. Здоровый. Понимаешь?» – «Жалко, –
говорю. – Такая картина вышла!». – «Ничего! Нарисует еще!».
Рифат нарисовал, но династия на нем не поместилась. Перечислили
всех на пустом листке, я сбилась со счета. Только со стороны отца, сказали,
46 человек, и прадед был муллой…